Ведьма для инквизитора [= Стокгольмский синдром] - Татьяна Гармаш-Роффе

– Ой, ты меня напугал, я бутылку разбила из-за тебя! Да какую, «Шато Марго»! Жалко, сил нет. Я хотела ее открыть к нашему ужину…

– Не расстраивайся. Я в них все равно не разбираюсь. Я отличаю только хорошее вино от плохого, а в Венином погребке все хорошие, так что смело бери любую и иди сюда, ужин готов!

– Тут почти все бордо. Ты предпочитаешь красное или белое?

– Красное.

– Я в них тоже особо не разбираюсь, честно говоря, – смущенно засмеялась Майя, появляясь из подвала. – У нас всегда Марик выбирал вина… Вот, взяла какую-то, попробуем…

* * *

Они пили вино за ужином и допивали после ужина. Бордо и впрямь было великолепным, и его уровень в бутылке снижался весьма лихо. Под конец Майя уже не слезала с колен Алексея и не отрывалась от его губ, запивая вином каждый поцелуй.

– А давай, – прошептала она, – как в первый раз сделаем: я тебя пристегну наручниками и изнасилую!

Она мелодично и пьяно рассмеялась.

– Тогда ведь здорово было, правда? Тебе же понравилось, признайся?

Кис кивнул согласно и несколько смущенно.

– В этом есть особый кайф, – понизила голос Майя, – ты ничего не можешь сделать, ни-че-го… А я – я могу все! Ты наслаждаешься моими ласками, а я – своим могуществом! Я слышу, как ты стонешь, я вижу, как напрягается все твое тело, как рвется ко мне, – но я тебя терзаю, я тебя мучаю, я заставляю тебя умирать… От желания и блаженства…

Ее дыхание сделалось неровным, и самое нелепое, что и Алексею стало жарко и трудно дышать. Вот уж не думал он, что в такой ситуации его охватит страсть… Впрочем, в опасности всегда есть что-то возбуждающее.

– Давай? – шептала Майя, расстегивая его рубашку и целуя грудь. – Скоро мы расстанемся, и, уверяю тебя, это будет одно из самых сильных воспоминаний за всю твою долгую жизнь. За мою короткую – тоже!

Она нетерпеливо ерзала на его коленях, заглядывала в глаза, торопя ответ.

Он сжал ее талию и приник к губам:

– Давай! – И произнес погромче: – Была – не была!

Майя немного удивленно посмотрела на него, но Кис поднялся, подхватив ее на руки, закружился с ней, словно в вальсе, и провозгласил не совсем трезвым голосом:

– Пошли меня насиловать!

Майя помчалась в ванную, и он услышал из коридора ее голос:

–Мы не заперли входную дверь!

Верно, не заперли. Ночные привидения еще не покинули этот дом, тени еще цеплялись за дверные проемы, в их черном зиянии еще горели угольные, цыганские Венины глаза и маячил силуэт киллера…

Она вышла в одном белье, соблазнительная, вдохновенная и, черт побери, желанная…

– Ванная свободна! Иди скорей, я жду тебя, Алеша, я умираю от нетерпения…

– Э-э, нет, так мы не договаривались! – улыбнулся он. – Роль Умирающего от Нетерпения предназначена мне! А тебе – роль Нежного Палача.

При этих словах Майя вдруг вспыхнула, и лицо ее осветилось широкой улыбкой, торжественной и немного смущенной, как если бы Алексей объявил ее победительницей конкурса и вручил ценный подарок. Она обхватила его шею, сильно прижалась к нему на мгновение всем телом и, прошептав:

– Как же ты меня возбуждаешь, боже! – подтолкнула к ванной.

Десять минут спустя Алексей послушно приземлился на постель, подставил запястья, и Майя с удовольствием защелкнула на них наручники, пропустив, как это делал Веня, цепочку за перекладиной изголовья. Свеча, которую Майя принесла в спальню и поставила на пол, освещала ее лицо неровным светом, таинственно мерцала в зрачках и хищно вырезала ноздри.

Что такое бутылка красного вина, пусть и самого расфранцузского, для русского организма, привыкшего к алкоголю крепостью не менее сорока градусов? Да детские игрушки! Но голова его кружилась не на шутку.

Она делала все нарочито медленно, как гастроном, приступивший к пиршественному столу. Сначала – на закуску – она его раздевала, приветствуя жарким поцелуем каждый сантиметр тела, освобождавшийся от одежды.

Покончив с «закуской» и удовлетворенно отметив, что ее старания не пропали даром (чему были недвусмысленные свидетельства), Майя приступила к главному блюду, к самому что ни на есть горячему. Меню было известно наперед: сейчас начнется томительный танец губ, рук и всего ее гладкого, гибкого тела.

…Это болеро было нескончаемым, оно постепенно набирало обороты, у Алексея мутился рассудок. Все было столь неправдоподобно, столь мучительно и столь великолепно… В какой-то момент, принимая ее бешеные ласки, даровавшие ему это острое блаженство, он даже пожалел о том, что все это затеял. Надо было сказать ей: уходи. Еще есть время, уйди, исчезни…

Но поздно. Теперь уже ничего нельзя было изменить, ничего. Жрица уже вошла в экстаз священного танца, и никакие силы не могли повернуть вспять то, что происходило и что должно было произойти…

– Пощади, – прохрипел он, – больше не могу, сдаюсь…

– Можешь, можешь, – с ангельски-садистской улыбкой приговорила она его.

И снова болеро, и снова упоительная пытка губ, истязавших его плоть с наслаждением палача. Ему нестерпимо хотелось ощутить своими губами и своей ладонью ее кожу, так легко скользившую по его телу… Но невозможно, никак невозможно – он был скован наручниками, безоружный, беспомощный, бессильный, как инвалид…

Он тонул в омуте ее рук, тело стремительно шло на дно, и голова кружилась, и в легких не было воздуха, и зеленые мутные водоросли уже сочувственно склонялись к белому лицу утопленника – и вдруг он снова выныривал, и солнце брызгало на дно глаз, и легкие заглатывали чистый воздух, и снова кружилась голова – теперь от избытка кислорода, от избытка жизни и страсти…

…Но вот и оно, время десерта! Майины глаза вдруг широко раскрылись, застыли неподвижно, она на мгновенье замерла… Перед тем как медленно, до смерти медленно, по ложечке, по капельке, дегустируя каждое мельчайшее ощущение, каждый миллиметр наслаждения, – впустить его в себя.

Когда тела их расслабились, а дыхания стали ровнее, Кис покосился на темный проем распахнутой двери в спальню.

– Что смотришь? – прошептала Майя.

Она все еще сидела на нем верхом, ее волосы рассыпались по плечам, и иногда она наклонялась, чтобы провести ими по его животу и груди.

– Да вот, вспомнилось, как Веня тогда пришел на нас с тобой полюбоваться.

Майя громко и весело расхохоталась.

– Он больше не придет, Алешенька! Мы с тобой одни. Никто не придет на нас с тобой полюбоваться. И никто теперь не помешает…

Она оборвала фразу на середине.

…Ну что ж, Кис знал, что настоящий ужин на десерте не заканчивается. Еще оставался в меню горький черный кофе с терпким, обжигающим коньяком.